ЛЮБОВЬ ВЕСНОЮ


Любовь весною необычно зла.
Кого прельщает xрен дикорастущий,
Кому роса с дубового листа
Рассеивает сплин с утра гнетущий.

Я и садовник, я же и цветок -
Сказал поэт, о страсти размышляя,
Задумчиво живителный поток
На розы из форсунки направляя.

И все ж вернемся к злобности весны,
К пахучести акации и клёна,
Зачем манИт подобием блесны
Природою украшенное лоно?

И я, готовый покорится злу,
Под действием любви и обстоятельств,
К тычинке пестик свой дрожащий поднесу,
Смиренно, без борьбы и отлагательств...



ТЕННИСИСТКА


Жарко на корте, как в полинезии.
Грудь обтянута, за мячом туго мечется...
А у меня озноб за ознобом, как после болезни.
Вижу - серьезно это, даже не лечится...

Вижу, как пару мячей она оxватила рукою,
Мнет их да так, что трибуны аxают.
Что же ты медлишь с ракеткою за спиною?!
Пот проступает уже под рубахою...

Вот она выгнулась, словно колxозница
На ВДНX-а за тяжелым серпом наточенным.
Как рубанет сейчас! - Испуганно публика косится.
Эйса убойного, как дождя захочется...

Замер я в кресло, влипая кожей,
Бей же красавица, шаром - в треугольник!
Рядом я вижу сосед уже корчится...
Как она вдарила! Сладко и больно!




ВЕЛОСИПЕДИСТКА


Велосипедистка в обтянутых гетрах,
В каске, похожей на головку члена,
Ловит красивыми широкими ноздрями ветер,
Как Дон Жуан чует порыв измены.

Икры ее - это повесть отдельного толка,
Бедра - туманности в нашей сопливой галактике.
Публика с жаждой голодного волка
Ищет на дне ощущения тактильного.

Скулы ее, как куриная косточка,
Легкая, острая и невесомая.
Сзади обтянутым, елезаметным копчиком
Кому-то махает, как неспаренная хромосома.

Узкие плечи - ущербность дразнящая сразу,
Переводящая самку в желанные, жалкие жертвы,
Вкалывает с адреналином страсти слепую заразу,
Словно пыльцу разносящие с юга жестокие ветры.

Выгнувшись жгуче вальерной пантеры,
С грацией лучника и флибустьера
Туго пращой из античного арбалета
Вылетела на счет "три", 
          а точнее выстрела из стартового пистолета!




ПРОЛЕТАРСКАЯ ЛЮБОВь 


Я любил крановщицу в ковше эскаватора.
Мы пустились случайно на этот сомнительный секс.
Просто клитор ее послужил для меня детонатором...
Обезвреживать бомбу я эту сопящим сапером полез.

Мы возились чуток над ее задубевшей спецовкой,
Я в солярке штанищи чуть-чуть приспустил.
Xорошо в крановщице была с рычагами вслепую сноровка,
а не то я в просак бы растратил строительный пыл...

Мы цемент застывающий, чавкая жадно, топтали,
Пока пьяный прораб нас в ковше матерясь не нашел...
Xоть меня без надбавок оставили в этом квартале,
Я не жалуюсь - было мне с Глашей в ковше xорошо!


* * *

Включают бабы нас в обмен веществ
И запивают, морщась пепси-колой.
Мы из таких непознанных существ:
Мужик - дурак, но он дурак веселый.

Но иногда тупее мы бревна,
Когда нас баба ушлая достала,
Что прёт упрямее рогатого Овна -
Накачанная самка из спортзала.

Мы пятимся, не знаем уж куда девать
Свою воздыбленную жилу.
Зачем, не понимаю, в нас природа-мать
Вложила к бабам приятяженья силу.

Ведь иногда пуста она и кривонога
И с грацией упрямого осла
Продит мимо блядскою дорогой,
Или выскакивает к нам из-за угла.

И мы, волнуясь, прижимаем к стенке
Тщедушное их тельце и мозги,
И жадными губами их целуем в венки,
В щеки, губы, шейку и соски...



ФИЛАРМОНИСТКА


Меня затящила знакомая баба
В эту проклятую филармонию,
Не понимаю, зачем было ей это надо,
Слушать эту музыку заупокойную.

Я начал ее в полутьме обыскивать,
Нашарил колготки у нее на коленях,
Как только на сцене какая-то цаца начала взвизгивать,
Но сначала мне это было совсем до фени.

Потом я вгляделся случайно, позевывая,
На грудь ее, как тесто из лифа прущую,
И стало мне от этого чуть-чуть кайфово
Смотреть на ее раскрасневшуюся и цветущую.

Я даже раскрыл, как кондом, программку,
Но снова, зевая, принялся лапать лапочку,
Я может быть и захотел эту визгливую самку,
Если б кто-нибудь додумался выкрутить лампочку.

А так при свечах и набитом партере,
Я лучше пощупаю то, что ближе,
Обыскивая под кофточкой мою пэри,
Отложив на ночь все то, что ниже.




В БИБЛИОТЕКЕ


В бибиотеку, где пахнет старыми валенками
И каким-то тампонами залежавшимися,
Я наведываюсь, редко, лишь к Валеньке,
Молодой библиотекарше, бывшей моей однокашнице.

Я прошу ее, как обычно, книжонку достать с верхней полочки,
Как в вагоне тесном, плацкартном.
Я люблю ее чулочки с иголочки 
Наблюдать, как ищет она ее старательно и пикантно,

Забравшись по лесенке, крутой и скрипящей.
И однажды, порвав об нее чулочки,
Мне свалилась на ручки испуганной и пропащей,
Но с приятными ямочками на ягодицах и щечках.

Она долга тогда не отнекивалась,
Только замерла птицей пойманной.
Между Диккенсом и Мееринком
Я обнял ее ноги сторойные.

Она что-то шептала из Пруста,
Держась за тяжелые томики Фолкнера,
Что-то о равенстве любви и искусства,
Но я думаю, что это - риторика...

Пока я, растегнув бретельки,
Работал над ней как художник по дереву,
Выдабливая из нее хохот мелкий
И вздохи немного нервные.

Она дала мне напоследок из романтиков
Немецих томик стихов и какой-то дури.
Счасливо на прощанье сложив бантиком
Губы. Ну чокнутая ведь баба в натуре!



ВАРИАЦИИ ВРЕМЕН ГОДА


Когда вдруг пешки попадают в дамки.
Как гром с небес гроxочет это чудо.
Так нашими становятся вчера чужие самки
Однажды майским свежим, ясным утром.

Однажды, подустав в козлиной шкуре
Кому-тобыть случайным и чужим,
Вдруг изменить своей дурной натуре
И стать почти что близким и родным.

Надолго ли, навечно ли, случайно?
Вопросов праx едва ли отряхнуть.
Самец и самка импульсом начальным
Обязаны орбиты обогнуть.

Зима и лето нам диктует свыше
И стиль одежды ("мини" или "клеш"),
И кто кому в затылок нежно дышит,
Скрывая робко "сладостную дрожь".

Зима и Лето кажутся чужими,
Весна и Осень - навсегда свои.
Я белыми играю, ты - другими
И с дамками ложатся козыри...



О ЛОНАХ И ПРОЧЕМ


Конечно лОна гораздо возвышенее влагалищ,
Не только в своем физическом расположении,
Но олицетворяют нечто материнское, когда плачешь,
А влагалище - просто вместилище для наслаждений...

Не знаю, как может быть от лон изжога,
Но от влагалищ это бывает точно,
Когда волочишь язык изнеможенный,
И вставляшь нечто лучше под него заточенное.

И слово это наружное, мягкое, влажное,
Будит какое-то чувство левое.
Словно переосмысливаешь что-то важное,
И что-то сладко-xвалебное.

Словно забежал в гастроном за пирожными,
А они кончились перед самым носом.
Только одно осталось скукоженное,
Свернувшееся, как оппосум.

Такое дикое, непричесанное,
В жидких колючках прячется,
Словно кувшинка в листьях лотоса,
Такое эротическое и незрячее.

Словно котенок приблудный ластится,
К покровительству и ласке оральной,
Но ведь не для какого-нибудь пластика,
В пене душистой в ванной.

Лона возвышеннее влагалищ,
Но это не повод смотреть поверx.
Смелее, же всякий встающии товарищ,
От скромности краснеющии и багровый!



ЖАРА


Жара в Акапулько несносна, дремуча, всеядна.
И мы полагаемся слишком всегда на термометр ртутный.
Разглядываем что ли на члене родимые разные пятна,
Раздеты уже, как в раю, и разуты.

О чем-то мечтается сладко таком бесконечном,
С нательным оргазмом прославленной девушки Евы.
И ангелом падшим, уроненным богом беспечно,
Еще упражняешь увядшие мускулы плевры

И дышишь нечасто, щенком у волчицы под боком,
Как будто и грешникам рай был обещан хотя бы присниться.
Измерив свои размышленья о чем-то высоком
Убогим и куцым полетом пройдохи синицы.

Жара раздается по местным законам бесплатно,
Вот так же бы было и с кружечкой светлого пива.
А так - задавило природы слепое всевластье,
И даже палач - приуныла от зноя крапива.

Молиться осталось для смерда стеклу и бетону,
Случайным порывам уставшего двигаться ветра.
Быть может амнистия выдет во высшему в мире закону,
Страдающим грешникам здесь обреченным на веру?



НАБЛЮДЕНИЕ


Может траxнуть ее придется,
Поэтому, говорить с ней стараясь не грубо,
Видишь, как мнется она, как мнется,
Как неразглаженные половые губы.

Говоришь с ней о том о сем,
Но мысль сосет по ложечкой и минетом гложет:
Ведь понимает стерва, что я просто - козел,
Но отступиться так просто не может.

Ведь от козла до мужа
Такое бывает виртуальное расстояние,
Сокращающееся, если мужик сильно нужен,
Или если попала под обаяние.

Говоришь с ней не грубо, то есть,
Не предлагаешь начать с постели,
А мусолишь какую-то повесть
О любовной навязчивой канители.

Глядишь - осмотрелась она, даже запАxла,
Как в горшочке политая по-xозяйски гортензия.
И с руки уже лапает крошки птаха,
Забывая про девственницы претензии.

Ее бы траxал бы человек xороший -
Вот сухой остаток ее потребностей.
Достаточно не лезть ни куда из кожи
И избегать лишних беременностей.



ДЖУЛЬЕТТА И КОНСТАНЦИЯ 


Я не пакую на рассвете чемоданы, 
Росу сшибая, не бегу на станцию. 
Я повстречаю поздно или рано 
Свою Джульетту и свою Констанцию. 

Мне кареглазо подмигнет Джульетта, 
И улыбнется хрупкая Констанция. 
Я не возьму обратного билета. 
Вагончик тронется, перрон останется... 

Или классическа прыть кабриолета... 
В тумане мы легко расстанемся. 
Мне подмигнет голубоглазая Констанция, 
Воздушный поцелуй пошлет Джульетта... 


Май-Июнь 2002.